«Что я пишу? „Пиковую даму“, „Евгения Онегина“, „Бориса Годунова“ и „Моцарта и Сальери“. Не правда ли, точно бред сумасшедшего? Но это так, и виной тому пушкинское столетие».

Эти строки из письма Сергея Прокофьева своей консерваторской соученице, написанные им в июле 1936 года, многократно цитировались в литературе о композиторе, став хрестоматийными. Действительно, три первых названия вошли в число сочинений Прокофьева — «Евгений Онегин» и «Борис Годунов» как музыка к не поставленным спектаклям Александра Таирова и Всеволода Мейерхольда, а «Пиковая дама» как музыка к также не поставленному фильму Михаила Ромма и Эдуарда Пенцлина. «Моцарт и Сальери» должен был стать заказом от Юрия Завадского, но от замысла не осталось никаких следов.

Все же «пушкинская триада», не достигшая сцены и киноэкрана, в творчестве самого Прокофьева состоялась, продолжает жить своей отдельной и от театра, и от кино жизнью в жанре, который хочется назвать музыкальными иллюстрациями к Пушкину. Партитуры фактически запечатлели его собственные интерпретации этих сюжетов, еще вполне свободные от режиссерского вмешательства: до репетиционной стадии дело во всех случаях не дошло. И значит, мы имеем возможность получить из первых рук впечатления Прокофьева-читателя об этих пушкинских шедеврах.

«Пиковая дама» — один из таких его опытов, за которым неизбежно просматривается тень великого предшественника. Не только самого Пушкина, что естественно, а композитора, решившегося доверить его слова музыке. И это — любимый Прокофьевым с юношеских лет «Чайкуша», Петр Ильич, память о котором жила в стенах петербургской альма матер, в разговорах профессуры, в закулисных толках Мариинки. Всю эту атмосферу Прокофьев застал и впитал. Младший современник Чайковского, он решается на острую полемику с ним на том поле, где классик несомненно уже одержал победу.

«Бред сумасшедшего»? Да, как любая попытка сразиться с гением. Но без таких попыток гениями не становятся. «Другая ‘‘Пиковая’’» Сергея Прокофьева осталась в истории как еще один взгляд на непостижимый в своих глубинах пушкинский шедевр.